Она всегда была для Франца самой говорливой из всех собеседников, чей редкий род можно было застать в его жизни. Говорливой и в этом понятии беспринципной – сам он готов был слушать чужой голос до той поры, пока фантомными болями вокруг него не разразится мигрень, после которой приходилось привычно маяться, изображая, что беседа ничуть не утратила своей занимательности, а, наоборот, стала исключительно интереснее в своём развитии. И всё же ему было приятно, что в эту ночь о нём есть кому слегка побеспокоиться.
- Успею добраться быстрее, если в этом чудовище не кончится бензин... в любом случае, что бы ты там ни задумала, я буду на месте, - в надежде на то, что разговор завершится, он был готов уже распрощаться и не отвлекать себя более от хоть и пустынной, но всё же опасной дороги. Патрисии, как и всегда было есть, что рассказать, поэтому, слегка смешавшись, он повременил с ответом, прикидывая, уместно ли будет сказать о том, что помимо него в салоне есть ещё один пассажир, который может ещё и не придтись по вкусу его приятельнице. Или же наоборот, но об этом ему размышлять сейчас совсем не хотелось – попадавший под немилость леди Норт вряд ли бы находил себе лучшее утешение, чем прыжок из окна.
- Мне кажется, что это не лучшая идея - устраивать пикник в то время, когда кто-то в нескольких метрах от тебя умирают люди, - Франц говорил таким тоном, будто бы Триш было не более десяти лет от роду, из-за чего его слова больше напоминали дружеское ворчание старшего брата, примерившего на себя роль строгого главы семейства. Именно по этой причине они рисковали стать нравоучениями. - Лучше заняться этим потом, когда вокруг будут родные стены, и ничто не станет угрожать жизни.
Франц – плохой советчик. Он понимал это всегда безраздельно и готов был с этим смириться, покуда дело не доходило непосредственно до неизбежности совета. Тогда-то он снова чувствовал свою беспомощность. Для него дать совет, по сути, всегда означало предать. Совет — трусливое отступление перед будущим, являющимся пробным камнем общего настоящего. Одним советом он уже загубил двух ни в чём не повинных людей, сейчас же перед ним вновь ставился выбор. Впрочем, он сделал его с должным мужеством, и даже не стал размышлять о том, хорошо ли это – лгать небезразличному для тебя человеку. Всё же, у каждого из живущих на земле нечистая совесть, от которой хочется скорее скрыться. Он ничем не лучше всех остальных.
- Мне очень стыдно говорить тебе такое, за что я сердечно прошу прощения, но рядом со мной сейчас два мёртвых тела, поэтому я не намерен шутить, - и, будто спохватившись своего грубого тона и неприличного в обществе двух – одной в непосредственной близости, а другой в телефонной трубке – леди, спешно добавил, стараясь говорить мягче. - Просто поезжай, я буду на месте.
Патрисия всё же прервала связь, оставалось только надеяться на то, что Сородичи обладают действительно колоссальной силой Призыва. Отложив телефон на предмет возможной необходимости им воспользоваться в ближайшее время в выемку рядом с коробкой передач, Франц глубоко вздохнул. Ночь для него начинала казаться более утомительной, чем он смел предположить часом ранее.
- Мы едем в Уоттлес гарден парк. Надеюсь, этого хватит, - он постучал по стеклу датчика уровня топлива и вернул руку на руль. Мэриан всё ещё была голодна, поэтому, желая сгладить предгрозовую атмосферу в салоне, он аккуратно добавил, чтобы не задеть ненароком тонкие чувства дочери Вентру.
- Проедем мимо точки. Если девушки не разбежались кто куда, конечно.
Остальную часть пути он твёрдо решил провести в молчании, если леди Норт, конечно, не заговорит первой, тогда ему ничего не останется, как вежливо поддержать беседу. В конечном счёте, вины за содеянное нет ни на ком из них. Попытка смириться – это всё, что ему сейчас осталось, и, терзаемый собственной недальновидностью, Франц свернул на Пацифик Кост фриуэй. Добро в каком-то смысле безотрадно. С ним ничего не станется, если ему вновь придётся слегка загрустить.

Человеческое сердце обладает досадной склонностью именовать судьбой только то, что его сокрушает. Поначалу кажется, что со всем можно смириться, всё можно пережить, но стоит случиться чему-то действительно необратимому, как прежнее убеждение в нерушимости и твёрдости воли сыплется прахом. Он был уверен в том, что сумеет смириться с подобным решением, приняв вершащуюся несправедливость как сотрудника существования, а не главного оппонента всей своей жизни. Разумеется, ему были неведомы истинные мотивы происходящего, равно как и то, по какой причине голова его была забита исключительно мыслями о «Ночи». Он ехал, думая только о том, зачем всё это было столь необходимо в цивилизованном правильном или, по крайней мере, выдающим себя за таковое, обществе. Напрягаясь, он ощущал себя ещё более бесполезным, чем когда-либо прежде, а вместе с тем ненужным и брошенным. Разве это - «свобода»? Тяжело вздохнув, Франц помотал головой, пытаясь взбодриться и прогнать с глаз рубиновую пелену, возникающую лишь в двух случаях: когда твой череп раскроен, и кровь заливает лицо, и когда она течёт изнутри только потому, что ты жалок. Вероятно, это и есть его судьба, не причастная к свободе ни коим боком. Совершенно пустая и глупая. Свобода же в его понимании не привилегии, а обязанности. Обязанность подчиниться кому-то в надежде на то, что его терзания станут меньше, если эта женщина уйдёт и позабудет своё приглашение, обязанность дождаться кого-то, зная, что от этого станет лишь хуже обоим. И дело не в том, что кто-то хорош или плох. Равенство само по себе абсурдно, ведь в Греции были вольные люди только из-за того, что среди населения были рабы. Дело обстояло таким образом, что сейчас, в эту минуту, когда тяжёлый автомобиль вёз своих пассажиров вдоль парковой зоны, его водитель едва ли справлялся со своей необъяснимой тоской, тщательным образом стараясь подобрать ей хотя бы какое-то оправдание. Всё шло замечательно: и он, и леди Норт сумели добраться до города, его Сородич была отчасти сыта, сам он не претендовал бы сейчас на звание голодающего, его подруга с минуты на минуту должна была встретиться им по дороге, но что-то всё равно выворачивало его мёртвые внутренности с таким рвением, как встревоженный чем-то хозяин дома ворошит кочергой угли в камине. Зажмурившись и позорно сдавшись своим никчёмным позывам, Франц ощутил, как две холодные из-за ледяного пожара внутри дорожки слёз прокатились от уголков глаз вниз до подбородка. Он был почти зол на себя, и вероятно это негодование заставило его резко свернуть с шоссе на обочину и так же несдержанно вдавить педаль тормоза почти до упора. Автомобиль неуклюже вильнул в сторону, рыкнул и замер, сам наверняка глубоко возмущённый таким с ним обращением.
- Я буду ненавидеть себя до конца своих дней, если не сделаю это сейчас. И я буду презирать себя за то, что сейчас совершу, - беспомощно замотав свесившейся почти до уровня руля головой, бормотал чем-то напуганный и сильно измучившийся своими тревогами вампир. – Мэриан, ведь не все уцелеют сегодня. Ты вольна подумать обо мне всё, что тебе будет угодно, но, прошу, не отбивайся от меня, хорошо?
Не дав ей сказать ни слова, вампир довольно мальчишески сгрёб её к себе за плечи, что есть силы прижимая к груди и свободной от объятий рукой гладя по волосам. Он осознавал, какую бурю побуждает своим таким поступком, но не мог с собой поделать ровным счётом ничего. Лишь спустя полминуты Франц, будто очнувшись от тяжёлого сна, разжал свои руки и вернулся к вождению, вновь заводя мотор. Ему не хотелось сейчас оправдываться или пытаться обличить те мотивы, что движели им в этом спонтанном поступке. Он сам не осознавал, почему ему пришлось так унижаться и одновременно чувствовать себя безмятежно и защищенно. В конце концов, он не натворил ничего, что могло бы испортить его и без того жалкую репутацию.
- Ещё чуть-чуть, - примирительно надтреснутым голосом сказал Франц, огибая зелёную зону уже в который раз за вечер. Они сделали изящный полукруг, стараясь не путаться по подворотням и особенно не привлекать к себе внимания незваных гостей, вроде небольшой кучки шумных подростков, самозабвенно пронёсшихся на спортивных мопедах мимо. – У следующего поворота я смогу Вас высадить.
И всё-таки он вернулся к тому верному обращению, к какому его обязывал этикет. Больше никаких секундных слабостей, коли всё действительно может считаться оставшейся в прошлом ошибкой. Он отвлёкся на более практичные мысли, теперь тревожно поглядывая на то, как стрелка датчика неумолимо стремилась к красной черте. Возле спуска на Голливуд бульвар, Франциск затормозил вновь и приглушил мотор.
- Прибыли. Берегите себя, сейчас на улице полно сумасшедших.
Топлива хватало теперь лишь на жалкие 50-100 метров, поэтому едва дотащив машину до Керсон-плейс, вампир оказался в совершенно бесполезной для передвижения конструкции. Сейчас ему оставалось лишь ждать и надеяться на то, что Патрисия сумеет забрать его из ловушки, в которую он сам по своей доброй воле сумел угодить. Положение его было горьким, почти таким же, как найденные в бардачке сигареты.

Большее зло всегда исходит от общих решений. Вчера, сегодня - не столь важно, в которое время было принято одно-единственное судьбоносное решение, важен, как и всегда результат, но что если результат заставит нас трепетать в страхе перед содеянным до того, как оно наберёт полную силу и проявит себя с наилучшей стороны вопреки всем ужасам, преподносимых реальностью? В поисках оправдания отыскать выход своей греховности, не поддаваясь на ту, чуждую страсть, которой поддаются многие. Видеть, как убивают, видеть и придерживаться в стороне, потому как это не его дело, не его забота, а забота тех, кто своими проступками оскверняет своё доброе имя, да и должна ли чья-то порушенная судьба волновать того, кто от её власти не так давно отрёкся? Голова кругом. Так много мыслей, и все они совершенно некстати, ведь стоит подумать о том, как бы выбраться из этого негостеприимного места. В отчаянии от того, сколько внимания он привык придавать своим душевным порывам, Франц приоткрыл окно и закурил вновь, чтобы занять свои мысли освещением такой проблемы, как существование взаперти. Куда он пойдёт? Куда сунется? Даже радость его не безгранична, как и чувство вины. Свет от фонаря вкрадчиво стелился на дне темноты переулков, заглядывая за угол и поднимаясь куда-то вверх по геометрически-неправильной ломанной. Свет в окне неподвижен, окна на верхних этажах жилого дома приоткрыты, оттуда доносилось озабоченное бормотание, походящее на искажённую молитву. Запрокидывая голову и прерывисто выдыхая свой страх пополам с сигаретным дымом, он поёжился, будто бы ему и впрямь было зябко в душном салоне передвижного монстра на четырёх колёсах. На секунду ему и впрямь показалось, что сейчас он в полной безопасности. Оставалось дождаться. Только он дождётся ли? С ним всегда что-нибудь приключалось, стоило ему выйти на улицу, жизнь всячески не желала оставлять его встревоженное существование в покое. Он опустил веки и попытался сосредоточиться на зарождающемся чувстве покоя где-то под диафрагмой, сделал глубокий вдох и погнал кровь по венам, в надежде согреться. Сердце его, большинство времени дремлющее, лениво сделало первый удар, за ним следующий, после, куда более уверенно, чем в предыдущие два, заколотилось в привычном для человеческого создания ритме, опаздывая ровно настолько, насколько отстаёт в своём пульсе безмятежно спящий человек. Спокойней не сделалось, зато руки перестали быть чрезмерно уродливыми, а кожа на них приобрела более здоровый оттенок.

- Ну что ж, будем по вечерам пить свой кофе, - не глядя в зеркало заднего вида, пробормотал он, поправляя свалявшиеся волосы надо лбом и закатывая рукава своей грязной и грубой рубахи. - Раз на раз не приходится.

Было любопытно. Всё же эта вещь принадлежит не ему, равно как и его существование в странном состоянии уже более века, но это никак не влияет на то, что он ощутил секундой ранее. Если он снова задаст себе вопрос, не имеющий априори ответа, он ударит себя со всей ненавистью и заставит насильно дожидаться безо всяких тяжких самоанализов. Любопытство, к слову, также не его собственность, посему от неё будет не так то просто избавиться. Где-то в отдалении, может и поблизости - не разобрать, кто-то сосредоточенно избивает что-то податливое чем-то особенно жёстким. Звуки отторгаемы сами по себе, ибо в его закрытый мирок никто не должен прорваться. И всё же Франц оглянулся. Если воспринимать реальность такой, какой она действительно является, можно слишком быстро свихнуться, толком не познав ничего утешительного из имеющегося в запасе у жизни. Неподдельность образов и реалий просто раздавит тебя голого и беззащитного, как раскрывшийся под точным ножом хирурга нерв. Если же стараться отгородиться от всего происходящего за стенами, протянешь очень долго. Он не сумел, и теперь полными ужаса и непонимания глазами смотрел на то, что рисовало ему смешение тени и ненадёжного света. Вскоре и света не стало, а руки сами в панике потянулись к ключу зажигания, напрочь отринув мысль о том, что топлива больше нет; машина взмолилась в жалких попытках выжать из себя хотя бы пару метров движения, а после и вовсе отвергла своего беспутного похитителя. Чертыхнувшись, Франц рывком распахнул заслон бардачка, вываливая все внутренности на пассажирское кресло. Счета, номера, штрафы - бумаги, бумаги, бумаги. Он едва ли сдержался, чтобы не застонать от разочарования, но наскоро взял себя в руки, вытащил из замка ключи и спешно покинул салон, чтобы всё ещё трясущимися пальцами вскрыть багажник. Там его ждал больший успех, поэтому схватив оружие повнушительнее, он наскоро проверил заряд, снял двуствольное ружьё с предохранителя и вскинул его к плечу, готовый атаковать. В сантиметрах от него пролетела тлеющая сигарета, описав синусоиду, как падающая в августовском небе звезда, она приземлилась между ним и Ими. Кем были Они, Франц не знал, но готов был поклясться, что сигарета принадлежала сломанному молящемуся из открытых окон неподвижного света. Сейчас у него не было времени на то, чтобы убедиться в своих догадках, ведь переводя двухглазое с одного на второго пришельца, он думал лишь о том, как бы скорее проснуться. Всё это было сравни снам Лавкрафта. Они - не реальные. Но запах их крови и страха настойчиво, как строгий директор, убеждал его в том, что он глубоко заблуждается. А если это и было так, то пришло время вновь защищаться.