Начало игры;
19:57.
- - -
Внешний вид: Маска Тысячи Лиц, без действия Дисциплины выглядит весьма непрезентабельно — высокий, худосочный мужчина в русом аккуратно уложенном парике, тёмно-бордовой юбке-колоколе до колена, блузке в мелкий узор и голубом кардигане.
Инвентарь: На левой руке часы с тонким женским ремешком, на шее амулет в виде янтарного кулона — связывает с территориальными чарами, и если кто-то нарушит границу отеля или дома, то амулет сразу даст об этом знать. С собой также имеется револьвер Smith & Wesson с полным (6 пуль) барабаном, гравитационный складной нож и клинковая бритва.
- - -
Я видела многое. Следила за тем, чтобы ни один из подопытных не сумел вновь почувствовать силы к сопротивлению, смотрела в их искажённые муками лица, слышала то, как стенают загнанные в раскалённые клетки люди, предназначенные лишь для того, чтобы часть шестерёнками в чьём-то большом механизме. Он собирался из года в год всё тщательнее, ведь однажды достигший цели всей своей жизни не сумеет остановиться, если у него будет возможность побить рекорд собственного величия. У каждого из Тремер это в крови. Это то, что объединяло нас всех и то, что губило. Я видела свою "семью" — так они называют себя: льстецы и предатели, благодетели и миротворцы, гении и бездарности. Я видела каждого из них, но не хотела признавать никого. Моя семья далеко. Мои сыновья, муж, мои родители. Они не со мной, хоть младший и утверждает, что не бросит меня, что любит меня и будет меня защищать. Я одна посреди чужаков. Йозеф, где ты, Йозеф? Почему тебя нет? Я знаю, что он обманщик. И то, что он сбежит, представься у него такая возможность. Улизнёт туда, где я его не достану. Глупый мальчишка. Я смогу отыскать его даже там, куда он однажды уйдёт от меня. Я знаю всё, что он пытается скрыть, потому что я — его мать. И мне очень страшно, что он натворит каких-нибудь глупостей в этот беспокойный час. Мне снова придётся увидеть чудовищные гримасы страдания, пока я стану искать его. Вот она  — цена бессмертия. Мой бедный мальчик. Как хорошо, что он не знает, кем мне пришлось стать ради него.
То, чем стал этот мир, мне не нравится. Я сижу в церкви, но даже в божьем доме мне неспокойно. Будто бы кто-то смотрит прямиком на меня, следит за всем тем, что я делаю, но я просто гляжу на алтарь, на витражи, на то, как причудливо преломляется вечерний свет, падает на пол, образуя малые озёрца желтоватого сияния. Я слушаю, как шумит ветер между рядов скамей, но мне тревожно. Даже после того, как я узнала, что всех нас ждёт. Быть может, я просто боюсь остаться одна? Но это наивно. Я всегда и со всем справлялась в одиночку, даже если мне было очень тяжело и надрывисто. Я ведь видела многое. Как я могу так просто сдаться? У меня сын. Мой маленький Йозеф, наверняка вцепился в очередную глупую книжку, сидит и ждёт, когда я вернусь. Сегодня я не сумею придти. В эту ночь мне стоит сделать немало, а начать хотя бы с расправой с тревогой — она не даёт мне покоя, не даёт сосредоточиться, всё нарастает с такой уверенностью, с какой идёт грозовая туча, готовая вот-вот пролиться дождём. Наверняка что-то творится где-то неподалёку от этой церкви. Что-то очень плохое.
Интересно, Мелания чувствует то же самое? Она была не самой лучшей женщиной этой семьи, и мне вовсе не стыдно не скрывать мою к ней неприязнь. Я не сумею услышать её мыслей сейчас и, скорее всего, не смогу никогда, но по её словам ясно многое. Она не видит меня? Не хочет видеть? Я совсем рядом, в паре метров от алтаря. Не свожу с неё взгляда, ожидая, когда она устремит свои глаза сквозь скрывающую меня тень. Но, видимо, она слишком хороша для того, чтобы унять своё беспокойство. Ведь если её слова не спектакль, то она в самом деле переживает за тех, кого сегодня коснётся чей-то вероломный суд. Даже я знаю, кого мне стоит судить. Может, кого-то из тех, за кого молилась Мелания? Для члена Совета Семи она слишком сентиментальна, хоть и умеет это скрывать. Подобное достойно улыбки и одобрения. Но раз меня не хотят замечать, мне стоит заявить о себе самостоятельно.
— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen, — я приподнялась с места, подхватывая её молитву, прошла мимо рядов и опустилась подле неё. Если мы все из одной семьи, то спрашивать разрешения не особенно надо. — Не знала, что кто-то помимо меня приходит молиться сюда. Или ты хочешь найти здесь спасение?
Нарядная — наверняка эта ночь для неё большой праздник, который она ждала всё это время с большим нетерпением. Признаться, я ждала тоже. Следила за всеми, кто не достоин жить на одной с моим сыном земле. Однажды я потеряла своего мужа. Позднее - старшего сына. И я не отдам им второго ребёнка, никогда, ни за что. Я нападу на них первой, если хоть кто-то посмеет нарушить мой с ним покой.
— Что ты хочешь делать сегодня? У нас всех так много времени. Я бы вернулась домой, занялась рукоделием, если бы я могла, — повернув к собеседнице голову, я слегка улыбнулась, стараясь подавить ставшее невыносимым беспочвенное беспокойство. — Но я не могу. Ты чувствуешь это? Как-будто воздух перед грозой. Всё так и звенит от напряжения, хотя вокруг ни души, помимо нас с тобой. Слышишь, да? — это уже намного проще: откуда-то с улицы доносятся вопли людей, свист, улюлюканье. Кто-то принял призыв и готов следовать правилам. — Кто-то счастлив. И мне очень жаль, что это не ты и не я.

Отредактировано Josef Bates (2014-07-13 02:20:03)

И всё-таки ты была права. Чертовски права — ни одна черта не выдавала в тебе попытки солгать, ведь я сама знала, каково это защищать свой собственный дом многие годы, чтобы ни один посторонний не посмел посягнуть на мои владения. Кто-то пытался пробраться, и всякий был наказан за это. Кто-то пытался даже отобрать у меня мою жизнь - этим наглецам была уготовлена смерть. Я не бралась судить верно ли я поступаю, отбирая чью-то от меня не зависящую ни коем образом жизнь. Но тогда мне казалось, что я на верном пути, что поступаю правильно, пытаясь уберечь своего сына от всего того, что свалилось на мои плечи. Но, конечно, семья знала и о нём. Наивно было бы предполагать то, что его возможно скрыть от их всевидящих глаз. Скольких трудов мне стоило убеждать Сородичей в том, что он безопасен для их тайн, и ни за что не станет пытаться разузнать больше, чем ему уже дозволено. Мне поверили, и с тех самых пор я живу в страхе за то, что он однажды сорвётся и меня подведёт. Пойдёт следом, желая узнать, чем занята его мать, оставив позади себя столько нерешённых задач и проблем. Пора бы ему стать взрослым. Эта ночь — отличный повод. Но что будет, если я его потеряю? Как потеряла некогда Филипа, а позже Дилана. Что будет, если я останусь одна? Ничего. Ничего не будет и ничего не изменится. Равно как и ничего не изменится, если сидеть на одном месте и молчать в ответ на каждый заданный тебе вопрос.
— Что с ним случится? Он в безопасности. Есть немало способов защитить нас друг от друга. О собственном сыне не стоит переживать, если ты уверен в себе и собственных силах.
Хочется встать и уйти, но не потому, что разговор с этой женщиной мне неприятен. Просто время не ждёт. Оно ведь дано нам для того, чтобы его верно тратить, не так ли? Поэтому не стоит засиживаться на одном месте подолгу, даже если в самом начале тебе хотелось просидеть здесь всю ночь. Потакать минутным слабостям в такую минуту будет так неразумно, что в конечном итоге станется стыдно за каждую потраченную без цели секунду. И всё же приходится встать, чтобы обозначить своё желание уйти на поиски смысла этой ночи, так как просто ждать, когда чей-то суд отыщет тебя саму первым.
— Будешь здесь до рассвета? — обернувшись через плечо, чтобы моё лицо было ей хорошо видно и не вызвало никаких подозрений и мыслей о том, что я что-то против неё затевать, я замерла чуть поодаль среди рядов скамей для посетителей церкви. — Я бы не отказалась от чьей-то компании. Мы бы могли вернуться в капеллу.
Дом Колдунов наверняка не пустовал. Там было немало Птенцов, испугавшихся вседозволенности или, наоборот, желающих расхитить библиотеку. Бродили покинутыми Домиторами гули. Было немало занятных вещей, среди которых можно было при желании скоротать своё время, но меня это не привлекало даже в обычные дни. До выхода теперь оставалось всего пара шагов, но я всё ещё смела надеяться, что Мелания найдёт интересным покинуть эти не слишком гостеприимные стены.
— Что ты бы хотела сделать сегодня? Я никому не скажу. Да и некому здесь. Разве что статуи вдруг захотят с нами поговорить.

— Мама? Что ты наделала, мама?!
Йозеф не помнил, как он здесь очутился, и тем более не знал, кем были окружившие их люди. Панический страх, ужас, отвращение, тошнота — все прошло, уступив место опьяняющей решимости. Случившееся было трагедией, невыразимо страшным событием, но больше такого не произойдёт. Он чувствовал себя новым человеком, словно только теперь обрел право быть самим собой. Он как будто очнулся от долгого сна, и кем бы ни был его разбудивший, Йозеф был ему благодарен. Всё началось с ночи, с этой чёртовой ночи. Он просил её никуда не уходить, ведь Мама... она пропадёт в этом городе. Этот город пожрёт её заживо. Он помнил, что случилось дома. Тогда он торопливо взобрался на крыльцо дома и нажал на ручку двери. Она была не заперта. В гостиной все еще горел свет, но там никого не было. Он быстро огляделся по сторонам, затем поспешил по лестнице на второй этаж.
Дверь в Мамину комнату была распахнута, свет настольной лампы освещал холл. Он вошёл, даже не подумав постучать. Всё — больше нет смысла играть в эту игру. Теперь ей не уйти от ответа.
Не уйти...
Но ведь она ушла!
Спальня была пуста.
Он заметил примятые простыни на том месте, где она недавно лежала, откинутое одеяло, раздвинутые занавески на старинной кровати с пологом, ощутил едва различимый терпкий запах, ещё витавший в воздухе. В углу примостилось кресло-качалка, а на туалетном столике всё в том же неизменном порядке стояли безделушки. Всё было как всегда; в Маминой комнате никогда ничего не менялось. Но Мама исчезла.
— Мама?..
Сейчас, когда в его голове эхом отдавались церковные песнопения, а пол, будто трясина, тянул в своё чрево упавшего на колени Йозефа, он начал смутно осознавать произошедшее и то, что он не может вызвать полицию.
Это важно помнить всегда. Нельзя вызывать полицию. Даже сейчас, когда он знает, что она ушла, нельзя вызывать полицию. Потому что она не отвечает за свои действия. Она больна. Сегодня особенная ночь, поэтому его шансы ничтожны.
— Кто эти люди, мама?
Никто не должен ничего знать о Маме и её наклонностях. Они запрут её, и Мама сгниёт там заживо. Что бы она ни сделала, ТАКОГО Мама не заслужила.
— Убирайтесь!!! Убирайтесь к чёрту, это НАШ дом!
Движимый тем отчаянием, в которое впадают только самые безумные и загнанные в угол люди, Йозеф, выхватив из оброненной Мамой сумочки бритву, кинулся навстречу одному из чужаков. Он всегда был слабый, нескладный. Дилан задирал и дразнил своего младшего брата, потому что тот не вёл себя, как мужчина. А потом Дилан не вернулся с войны. Больше его никто ничему не учил, и он делал всё, что считал нужным, чтобы защитить свою Маму. Даже если это стоило чей-то крови... чей-то. Но он не смог сдержать тошноты, головокружения, спазмов, сжимавших желудок, когда пришлось занести бритву и сделать то, что надо было сделать. Когда Йозеф слез с истерзанного куска мяса в одежде, его начало трясти. Одежда висела на нем, словно тряпка —  мокрая, тяжёлая, запачканная кровью. Если бы не пустой желудок, его бы наверняка вырвало от этого зрелища —  обезображенный человек в луже собственной крови. Где Мама? Она не могла бежать, не могла бросить... Запоздало схватив выпавший из рук мертвеца арбалет, Йозеф нелепо выставил его вперёд, толком не зная, как пользоваться этим оружием. Спиной он упёрся в холодную стену, эта опора давала ему хоть каких-то сил и надежды на то, что он сумеет держать оборону.
— Всё хорошо, сынок. Я с тобой. Всё хорошо, всё в порядке. — Он почувствовал тяжесть её руки на лбу, рука была прохладной, как высохший пот. Он хотел открыть глаза, но Мама сказала: — Спокойно, сынок.
— Но я должен объяснить тебе...
— Я знаю. Я всё видела.
***
Я могла бы подчинить себе их волю, если бы она не была так сильна. Мой бедный мальчик. Он проделал такой долгий путь, чтобы защитить свою мать. Я знаю, милый мой, знаю. Ты так напуган. Но злые люди больше не тронут нас. Эти двое — они наверняка даже не будут знать, кто они.  Не знаю, сработает ли, поэтому нам стоит укрыться — ряды церковных лавок отлично подойдут для такого дела.
— Отлично подойдут? Господи, как ТЫ можешь думать о ТАКОМ в такой момент?!
Ты боишься? Не стоит бояться. Моей силы достаточно, чтобы стравить смертных друг с другом — это наш дар и проклятие.*
***
— ..я всё видела.
И он видел. Он видел, как Мама была спокойна. Что-то случилось с теми людьми, а он почувствовал, что слабеет. Арбалет выпал из его рук, и он очнулся уже сидя на полу.